Неточные совпадения
— И всего
лучше. Ну, а там —
студенты, учитель, чиновник один, музыкант один, офицер, Заметов…
— Вот, например, англичане:
студенты у них не бунтуют, и вообще они — живут без фантазии, не бредят, потому что у них — спорт. Мы на Западе плохое — хватаем, а
хорошего — не видим. Для народа нужно чаще устраивать религиозные процессии, крестные хода. Папизм — чем крепок? Именно — этими зрелищами, театральностью. Народ постигает религию глазом, через материальное. Поклонение богу в духе проповедуется тысячу девятьсот лет, но мы видим, что пользы в этом мало, только секты расплодились.
—
Студент. Очень
хороший человек, — сказала она, и гладкий лоб ее рассекла поперечная морщина, покрасневшая, как шрам. — Очень, — повторила она. — Товарищ Яков…
16 лет он приехал в Петербург обыкновенным,
хорошим, кончившим курс гимназистом, обыкновенным добрым и честным юношею, и провел месяца три — четыре по — обыкновенному, как проводят начинающие
студенты.
Студенты говорили, что, с его поступлением, партия
хороших профессоров заметно усилилась.
Да, Верочка так; ну, а он? Дикарь он, судя по словам Феди, и голова его набита книгами да анатомическими препаратами, составляющими самую милую приятность, самую сладостнейшую пищу души для
хорошего медицинского
студента. Или Федя наврал на него?
В Медицинской академии есть много людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему
студентов Духовной академии, — не близкий, но
хороший знакомый, — кончил курс год тому назад и был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
Поступив в университете на естественный факультет, я
лучше других
студентов ориентировался в естественных науках.
— Вот что, брательники… Поедемте-ка
лучше к девочкам, это будет вернее, — сказал решительно старый
студент Лихонин, высокий, сутуловатый, хмурый и бородатый малый. По убеждениям он был анархист-теоретик, а по призванию — страстный игрок на бильярде, на бегах и в карты, — игрок с очень широким, фатальным размахом. Только накануне он выиграл в купеческом клубе около тысячи рублей в макао, и эти деньги еще жгли ему руки.
— Да, действительно, я именно этого и хочу достигнуть, — согласился
студент. — Но вы превосходны! — обратился он к Настеньке. — И, конечно… я не смею, но это было бы благодеяние — если б позволили просить вас сыграть у нас Юлию. Театр у нашей
хорошей знакомой, madame Volmar… я завтра же съезжу к ней и скажу: она будет в восторге.
Старший сын мой, мальчик, не хвастаясь сказать, прекрасный, умный; кончил курс в Демидовском лицее первым
студентом, ну и поступил было в чиновники особых поручений — шаг
хороший бы, кажется, для молодого человека, как бы дело в порядке шло, а то, при его-то неопытности, в начальники попался человек заносчивый, строптивый.
Еще к большему удивлению моему, Оперов играл на скрипке, другой из занимавшихся с нами
студентов играл на виолончели и фортепьяно, и оба играли в университетском оркестре, порядочно знали музыку и ценили
хорошую.
Но pour un jeune homme de bonne maison [для молодого человека из
хорошей семьи (фр.).] я считал неприличным заискивать в казеннокоштном
студенте Оперове и оставил его в покое, хотя, признаюсь, его охлаждение мне было грустно.
— Вы
студент? Так-с… — занимал меня Иван Иваныч. — Что же,
хорошее дело… У меня был один товарищ, вот такой же бедняк, как и вы, а теперь на своей паре серых ездит. Кто знает, вот сейчас вы в высоких сапогах ходите, а может быть…
Разумеется, Кудрявцев и Грановский уж того… немножко для нашего времени не годятся… а все ж, если бы наш университет еще того… немножко бы ему
хорошей чемерицы в нос, а
студенты чтоб от профессоров не зависели, и университет бы наш даже еще кое-куда годился… а то ни одного уже профессора
хорошего не стало.
Ольга Алексеевна (после паузы). Ты говоришь о Сергее Васильевиче? (Варвара Михайловна не отвечает, тихо покачивая головой и глядя куда-то вперед.) Как быстро меняются люди! Я помню его
студентом… какой он тогда был
хороший! Беспечный, веселый бедняк… рубаха-парень — звали его товарищи… А ты мало изменилась: все такая же задумчивая, серьезная, строгая… Когда стало известно, что ты выходишь за него замуж, я помню, Кирилл сказал мне: с такой женой Басов не пропадет. Он легкомыслен и склонен к пошлости, но она…
У Лаптевых часто бывал Ярцев, Иван Гаврилыч. Это был здоровый, крепкий человек, черноволосый, с умным, приятным лицом; его считали красивым, но в последнее время он стал полнеть, и это портило его лицо и фигуру; портило его и то, что он стриг волосы низко, почти догола. В университете когда-то, благодаря его
хорошему росту и силе,
студенты называли его вышибалой.
Г-жа Петицкая за услуги свои, оказанные по случаю женитьбы его на княгине, была награждена бароном еще тремястами рублей годового жалованья и в настоящем своем положении решительно расцвела, поздоровела,
похорошела и даже успела приучить ходить к себе по вечерам в гости одного очень молоденького и прехорошенького собой
студента.
— На первый раз… вот вам! Только смотрите у меня: чур не шуметь! Ведь вы,
студенты… тоже народец! А вы
лучше вот что сделайте: наймите-ка латинского учителя подешевле, да и за книжку! Покуда зады-то твердите — ан хмель-то из головы и вышибет! А Губошлепову я напишу: стыдно, братец! Сам людей в соблазн ввел, да сам же и бросил… на что похоже!
Я знал, что товарищи будут недовольны моим распоряжением и что на эту роль метил другой актер — Петр Балясников, по своему характеру и дарованиям имевший сильное влияние на
студентов, который, без всякого сравнения, сыграл бы эту роль гораздо
лучше.
Я думаю о себе самом, о жене, Лизе, Гнеккере, о
студентах, вообще о людях; думаю нехорошо, мелко, хитрю перед самим собою, и в это время мое миросозерцание может быть выражено словами, которые знаменитый Аракчеев сказал в одном из своих интимных писем: «Все
хорошее в свете не может быть без дурного, и всегда более худого, чем
хорошего».
Я старик, служу уже тридцать лет, но не замечаю ни измельчания, ни отсутствия идеалов и не нахожу, чтобы теперь было хуже, чем прежде. Мой швейцар, Николай, опыт которого в данном случае имеет свою цену, говорит, что нынешние
студенты не
лучше и не хуже прежних.
С тех пор как я был
студентом, он, кажется, не стал ни
лучше, ни хуже.
— Вы спросите у меня, кого я не знаю! — ответил капитан, пожимая плечами. — И господин Бессонов, будучи
студентом, жил в моем отеле. Мы были
хорошими друзьями, благородное слово. Кто только не жил у меня, мосье Лопатин! Многие знатные теперь инженеры, юристы и писатели знают капитана. Да, весьма многие известные люди помнят меня.
мне не раз приходилось уже говорить о наших поездках к родным, которые отец считал обязательными со стороны приличия или пристойности, как он выражался. Бедная мать, проводившая большую часть времени в постели, только чувствуя себя
лучше по временам, выезжала лишь поблизости и едва ли не в один дом Борисовых. Зато отец счел бы великим упущением не съездить за Волхов, верст за сто к неизменной куме своей Любови Неофитовне и не представить ей вышедшую из института дочь, падчерицу и меня —
студента.
В нескольких словах, наскоро, но как-то радостно и как будто гордясь, она объяснила мне, что была где-то на танцевальном вечере, в семейном доме, у одних «очень, очень
хороших людей, семейных людей и где ничего еще не знают, совсем ничего», — потому что она и здесь-то еще только внове и только так… а вовсе еще не решилась остаться и непременно уйдет, как только долг заплатит… «Ну и там был этот
студент, весь вечер танцевал, говорил с ней, и оказалось, что он еще в Риге, еще ребенком был с ней знаком, вместе играли, только уж очень давно, — и родителей ее знает, но что об этом он ничего-ничего-ничего не знает и не подозревает!
— Понял? То-то. Я тебе почему говорю? Пекарь твой хвалит тебя, ты, дескать, парень умный, честный и живешь — один. А к вам, в булочную,
студенты шляются, сидят у Деренковой по ночам. Ежели — один, понятно. Но — когда много? А? Я против
студентов не говорю — сегодня он
студент, а завтра — товарищ прокурора.
Студенты —
хороший народ, только они торопятся роли играть, а враги царя — подзуживают их! Понимаешь? И еще скажу…
Все шло как нельзя
лучше для
студента: старушка его полюбила, маленькая брюнетка час от часу к нему привыкала, и вот в один вечер Эльчанинов, оставшись наедине с Верочкой (так звали брюнетку), долго и высокопарно толковал ей о любви, а потом, как бы невольно схвативши ее пухленькую ручку, покрыл ее страстными поцелуями.
Ходил Мухоедов необыкновенно быстро, вечно торопился куда-то, без всякой цели вскакивал с места и садился, часто задумывался о чем-то и совершенно неожиданно улыбался самой безобидной улыбкой — словом, это был тип старого
студента, беззаботного, как птица, вечно веселого, любившего побеседовать «с
хорошим человеком», выпить при случае, а потом по горло закопаться в университетские записки и просиживать за ними ночи напролет, чтобы с грехом пополам сдать курсовой экзамен; этот тип уже вывелся в русских университетах, уступив место другому, более соответствующему требованиям и условиям нового времени.
— Благодарить бога, ваше высокоблагородие, ветра не было, — сказал он, обращаясь к
студенту, — а то бы погорели в одночасье. Ваше высокоблагородие, господа
хорошие, — добавил он конфузливо, тоном ниже, — заря холодная, погреться бы… на полбутылочки с вашей милости.
2-й
студент. А по-моему, нет ничего
лучше как жить на свои трудовые.
Студент. Вот как видна честная натура! Но подумайте — оно, несомненно, дело весьма
хорошее, но…
Студент. Вот видите ли. Для меня самого жизнь в Москве наскучила: бедность, отсутствие труда, постоянно вознаграждаемого… По аудиториям шляться прискучило, слушать болтовню профессоров (все пустые башки)… Упитанных барчонков учить — еще глупее. У меня в виду была другая жизнь. В Петербурге, изволите ли видеть, есть кружок людей, которые затеяли некоторое
хорошее дело. Они устроили коммуну. Вот к этим людям и я хотел присоединиться…
Студент. Я бы не уважал себя, если б я мог изменить; мы едем, и чем скорее, тем
лучше.
— Этот-то действительно
хороший… располагающий к себе, — сказала она, улыбаясь при воспоминании о
студенте. — А другие, прочие — кто их знает? Может, и впрямь наняты они…
— Это конечно, — любезно соглашается надзиратель. — И удивляюсь я на этих господ
студентов. Учиться не хочут, красные флаги какие-то выбрасывают, стреляются. Не хочут понять, каково это ихним родителям. Ну, еще бедные — черт с ними, прельщаются на жидовские деньги. Но ведь и порядочные туда же, сыновья дворян, священников, купцов… Нар-род! Однако, мадам, пожелав вам всего
хорошего…
Она понимала
лучше, чем
студент, то, что с ним теперь происходило. Она знала, что у мужчин первые шаги в чувственной любви сопряжены с такими же ужасными, болезненными ощущениями, как и первые затяжки опиумом для начинающих, как первая папироса, как первое опьянение вином. И она знала также, что до нее он не сближался ни с одной женщиной, что она была для него первой, знала это по его прежним словам, чувствовала это по его дикой и суровой застенчивости, по его неловкости и грубости в обращении с ней.
Когда мы соединили наши четыре ящика и привели их в надлежащий порядок, то есть расположили бабочек по родам, выставили нумера, составили регистр с названиями и описаниями, то поистине наше собрание можно было назвать превосходным во многих отношениях, хотя, конечно, не полным. Все
студенты соглашались беспрекословно, и уже не было никакого спора, чье собрание
лучше, наше или Тимьянского. Можно сказать, что мы с Панаевым торжествовали.
Мы ходили с Панаевым также на пасеку, или посеку, и находящиеся по обеим ее сторонам гористые места, или,
лучше сказать, глубокие овраги, обраставшие тогда молодым леском, за которыми впоследствии утвердилось название Казанской Швейцарии, данное нами, то есть казанскими
студентами.
Это были семейные, дружеские испытания, или,
лучше сказать, это было обозрение всего того, что профессоры успели прочесть, а
студенты усвоить себе из выслушанного ими.
Григорий Иванович. Мамаша, какой разговор! Вы можете в этом что-нибудь понять? Ах, господа
студенты, я так безумно счастлив, что встретил вас. Вы не можете представить, до чего стосковался я о
хорошем разговоре.
Григорий Иванович (почти плача). Нет, за что он меня, Онуша? Что я ему сделал? Я к нему с открытым сердцем, коллега, а он… Приехал в Москву, думал:
хорошие люди,
студенты…
Евдокия Антоновна. Ах, мне так совестно, Григорий Иванович, я так убита! Какая глупая девчонка! (Соображая.) Ах, вот что, Григорий Иванович: тут в номерах есть у нас
хороший знакомый,
студент. Такой славный мальчик…
Ольга Николаевна. А зачем рано вставать? Не все ли равно! Когда спишь, жизни по крайней мере не чувствуешь. А кроме того, бывают
хорошие сны. Аннушка, а
студент… Глуховцев дома?
Платонов. Софи, Зизи, Мими, Маша… Вас много… Всех люблю… Был в университете, и на Театральной площади, бывало… падшим
хорошие слова говорил… Люди в театре, а я на площади… Раису выкупил… Собрал со
студентами триста целковых и другую выкупил… Показать ее письма?
Спели хором две студенческие песни, а потом выделились трое; консерваторка Михайлова, у которой было
хорошее сопрано, сам именинник, певший сильным и красивым басом, и еще один белокурый
студент, тенор.
Бывал в шестьдесят четвертом номере
студент Каруев, всегда ровный, всегда веселый и слегка высокомерный. При нем все несколько менялось: пелись только
хорошие песни, никто не дразнил Райко, и силач Толкачев, не знавший границ ни в наглости, ни в раболепстве, услужливо помогал ему надевать пальто. А Каруев иногда умышленно забывал поздороваться с ним и заставлял его делать фокусы, как ученую собаку...
Ему сказали, что начальство поступило бы еще
лучше, если бы вовсе не призывало войска против безоружных людей, тогда, как теперь, вероятно, отсутствующему Государю дали знать в Ливадию, что
студенты бунтуют, выставили их бунтовщиками и потому-де вынуждены были употребить военную силу.
— Но они
студенты! — горячо вступился Хвалынцев. — Единодушия, господа, надо! Чем больше нас будет без различия каст и сословий, тем
лучше!
Студент немножко сконфузился, почувствовав при этих словах маленькую неловкость: показалось оно ему больно уж оригинальным; но он тотчас же и притом очень поспешно постарался сам себя успокоить тем, что это, мол, и
лучше, — по крайней мере без всяких церемоний, и что оно по-настоящему так и следует.